Из воспоминаний Валентина Николаевича Зорина, беженца из Ленинграда:
«Два урока у нас были заняты военным делом. С деревянными, но очень похожими на настоящие, винтовками мы строились в две шеренги, перестраивались по четыре в ряд, отрабатывали повороты, а также приемы «на плечо» и «к ноге». Наш военрук – невысокого роста, но жилистый и черный, как жук, демобилизованный по ранению капитан Краев орал на нас, как на новобранцев, злился, если нам не удавалось что-либо, и от души радовался, когда все получалось как нужно».
Из воспоминаний Валентина Николаевича Зорина, беженца из Ленинграда:
«Нашим подшефным госпиталем была «Кавказская Ривьера», старинное темно-серое здание на другом берегу реки, как раз там, где она впадала в море. На скалистом откосе. У каждого класса была собственная отработанная программа, и мы не очень-то жалели, что в нее не войдут наши сольные номера. Вряд ли кого мог порадовать дребезжащий дискант Берталя, да и у остальных голоса были не лучше. Зато хором мы могли грянуть ту же песню весьма бойко. Мне, как новичку, поручили художественную декламацию – «Бородино».
В госпиталь мы отправились два дня спустя. Незадолго до вечера – принаряженные, насколько это оказалось возможным. Руководить концертом вызвалась учительница немецкого Валентина Ивановна, рыжеволосая и молодая. Сначала она хотела, чтобы мы шагали по городу строем по двое, но потом махнула рукой, и мы так и добрались, шумной стайкой, до самой госпитальной проходной.
Нас провели прямо в клуб – в длинное, плохо освещенное помещение с рядами стульев. Некоторое время нам пришлось подождать на сцене, с волнением прислушиваясь к нарастающему гулу голосов, шарканью ног и скрипу стульев, а потом желтый плюшевый занавес раздвинулся, и мы увидели, что зал полон, — остро пахнуло лекарствами, дезинфекцией и густым махорочным дымом.
Они дружно и оглушительно хлопали в ладоши после не очень слаженного, но достаточно громкого исполнения все той же песни о смелости. Понравился всем матросский танец, лихо отстуканный каблуками Володи Карапетова – песне и танцу аккомпанировала на пианино Валентина Ивановна. Потом Володя станцевал нечто вроде лезгинки – уже без аккомпанемента. Бачурин прочитал юмористический стишок про трусливых фашистских летчиков. А потом наступила моя очередь.
Я страшно боялся, что забуду какую-нибудь строфу из «Бородино» и навеки опозорюсь. А потом вдруг оказалось, что я забыл все начисто – у меня даже руки вспотели, и я вытер их о штаны.
-Не робей, парень, давай! – подмигнул мне из первого ряда крепыш с седоватым ежиком волос и шрамом через все лицо. Темный халат был наброшен у него на плечи и под ним угадывалась рука на перевязи.
Я как-то сразу успокоился, и стихи выстроились в памяти ровными строчками. Я их просто прочитал, как по книге, даже сумев сделать несколько жестов в самых эффектных местах, и поклонился на аплодисменты».
Из воспоминаний Валентина Николаевича Зорина, беженца из Ленинграда:
«Мы всей гурьбой отправились в Ривьерский парк, благо он был рядом.
Потом мы стояли у поворота шоссе –к перевалу, грохоча и чадя, прошли несколько танков, потом грузовики с пехотой.
По другую сторону шоссе начинался обрыв. Внизу до самого берега довольно полноводной сейчас реки простиралось зеленое поле аэродрома. Торчал вбок наполненный ветром, похожий на полосатый сачок указатель. Стояли несколько зеленых «кукурузников», а поодаль было видно стремительное даже на земле тупоносое и короткокрылое тело истребителя.
-Ишачок, — сказал Колшин, но никто не отозвался. Что-что, а силуэты всех существующих самолетов мы знали отлично, и никто никогда не спутал бы «И-16» с «Илом», «бостон» с «аэрокоброй», а мессершмидт» с «хейнкелем».
Из воспоминаний Валентина Николаевича Зорина, беженца из Ленинграда:
«Мама с утра и до вечера была на работе. Как вольнонаемной, ей полагался паек. Хлеб она приносила домой. Выкупала и мои 300 граммов по детской карточке. В школе – мужской средней имени В.И. Ленина – нам всем на большой перемене выдавали по булочке, ломтику хлеба, а то и по куску кукурузной мамалыги. И, тем не менее, я постоянно испытывал чувство голода.
